Б. С. Шостакович
Педагог и ученый, продолжатель традиций Иркутской школы историков

Впервые я узнал Владимира Павловича (далее сокращенно - В.П. - Б.Ш.) Олтаржевского еще будучи школьником. Это объясняется тем, что мой отец, С.В. Шостакович (далее сокращенно С.В. - Б.Ш.), в 1940-1970-х гг. заведовал кафедрой всеобщей истории Иркутского госуниверситета (далее сокращенно - ИГУ - Б.Ш.). Нередко дома в кругу семьи он делился отдельными новостями в делах кафедры и факультета. Примерно с конца 1950-х годов в разговорах отца, случавшихся в моем присутствии дома и за его пределами, стало часто называться имя В.П. в числе других сотрудников кафедры и тогдашнего историко-филологического факультета ИГУ. Тогда я и узнал, что речь шла о молодом, талантливом ученике отца, на которого последний возлагал большие надежды. Среди послевоенных выпускников исторического отделения ИГУ В.П. оказался первым, по инициативе С.В. оставленным в качестве нового преподавателя на кафедре всеобщей истории. В ту пору в нашем университете подобное было исключительным событием. Университету тогда не выделялось целевых средств на подготовку молодых специалистов высшей квалификации, внутренняя аспирантура по истории отсутствовала. В.П. должен был поехать в Москву и в Ленинград, чтобы там избрать и утвердить тему своей будущей диссертации. По тем временам и это также было совершенно неординарным явлением.
В связи со сказанным мне припоминается, что В.П. присылал отцу по почте из Москвы и Ленинграда свои объемные и обстоятельные письма (время было еще весьма далеким от нынешней эпохи мгновенных электронных "messages"!). В них В.П. описывал учителю свои первые шаги в столичной научной сфере, впечатления и наблюдения к ним относящиеся, делился сомнениями и просил совета в принятии наиболее трудных и ответственных для себя решений. Естественно, сам я этих писем не читал, но общий их характер становился мне ясен, ибо отец неоднократно касался при мне этой темы с коллегами, обсуждал и некоторые конкретные их детали в телефонных разговорах из дома, и тому подобное. Припоминаю, что отец с большим вниманием и ответственностью подошел к этой переписке, постарался на расстоянии максимально ободрить и поддержать своего начинающего коллегу. Также он очень одобрительно расценил обстоятельность и рассудительность В.П., проявленные им в этих эпистолярных отчетах. В итоге молодым иркутским историком была избрана рекомендованная ему (кажется, в Ленинграде) тема диссертационного исследования - "История английской Ост-Индской компании". (Впоследствии, как известно, она успешно была им защищена на Ученом совете Томского университета). В восприятии местной научной среды тех времен все это также выглядело во многом необычным и даже в чем-то экзотичным событием.
Вполне естественно, что уже при встречах и разговорах отца с В.П., случайным свидетелем которых я оказывался, у меня была возможность приглядеться к В.П. Должен признаться, что его нестандартная, яркая внешность сразу же привлекала к себе внимание. Чуть выше среднего роста, с едва заметной смугловатостью, жгучий брюнет, стройный, с безупречной осанкой, с внимательно-доброжелательным взглядом черных живых глаз, в которых часто мелькала задорная "искорка", к тому же - обладатель бархатистого баритона, с характерными, быстро узнаваемыми мягко-раскатистыми тембральными нотками. (Позднее выяснилось, что у В.П. хороший музыкальный слух и он прекрасно поет). Не менее замечательное присущее В.П. качество, чрезвычайно ценное для педагога, в полной мере я ощутил позднее, в годы своего студенчества и начала собственного преподавания в университете. Имею в виду несомненный талант В.П. Олтаржевского-оратора. К наблюдениям за лекторским даром своего учителя я еще вернусь немного позже. Однако должен заметить, что и во время самых первых встреч с В.П. сразу привлекала к себе внимание его всегда безукоризненно правильная, грамотная речь.
За все годы моего общения с В.П. ему были присущи и по нынешнее время остаются неизменными такие характерные черты, как деловитость, внутренняя и внешняя подтянутость, сдержанность и уравновешенность, элегантность и вкус в манере одеваться, умение держаться ровно и легко, притом с едва ощутимым чувством достоинства, - с кем бы то ни было: от студентов до лиц самых высоких рангов. При этом за все время моего знакомства с В.П. я никогда не замечал, чтобы он переходил ту незримую грань, за которой мог бы проявиться даже намек на обидную небрежность или высокомерный тон. Не побоюсь сказать прямо: В.П. свойственно в полной мере высокое искусство (именно - искусство!) общения.
Особой стороной того же искусства В.П. является и его умение совершенно органичного проявления галантно-комплиментарного, но вместе с тем и деликатно-уважительного отношения к женщине. К сказанному просто необходимо добавить, что В.П. - это и его неповторимая способность буквально излучать притягательные мужские шарм и обаяние. Нетрудно догадаться, что из общающихся с В. П. представительниц прекрасного пола, особенно массы молоденьких студенток, редко кто оставался равнодушным ко всем этим его качествам и не испытывал на себе платонической влюбленности в его яркую личность. Последнее послужило поводом к тому, что о В. П. и о его поклонницах в студенческой и преподавательской среде складывались почти беллетристические предания. В них он наделялся чертами от Дон-Жуана до благородного рыцаря, хранящего "обет верности" некой Прекрасной Даме-Незнакомке...
Характерные для В.П. глубочайшая интеллигентность и регулярно подкрепляемые на практике проявления основательной общей культуры, воспитания и вкуса для тех лет, скажем прямо, были чем-то и не вполне типичным, и привлекательным одновременно. Чего греха таить, даже в университетской среде подобный мужской образ педагога и научного работника далеко не был так распространен и тем более общепризнан в тогдашнее время.
На мой взгляд, это объяснялось тем, что в первые послевоенные десятилетия в общественном обиходе все еще довлела инерция первоначальной большевистской нравственно-идеологической догмы, придававшей преувеличенно существенное значение "классово правильному" происхождению из "пролетарско-крестьянской" среды и приличествующему таковому "простому поведению". Вспомним, какие образы "ученого-интеллигента" бытовали в тогдашней советской литературе, драматургии и кино. Часто они изображались талантливыми чудаками в очках-"велосипедах" и мешковатых парусиновых одеяниях, глубоко погруженными в свои научные проблемы, а потому рассеянно и отрешенно реагирующими на окружающую их повседневность, реже - виделись стойкими патриотами, в чьих твердых словах и взглядах сквозил прежний военный опыт и которым непременно удавалось утвердить свою научную правоту и триумфально разоблачить злонамеренность своих оппонентов.
Подобным типажам В.П. явно не соответствовал и потому с ним подчас связывали некую загадку происхождения. В те времена не дай Бог было кому-то привлечь к себе внимание безупречными манерами поведения. Для подобного смельчака это оказывалось равносильным почти что автоматическому навлечению на себя подозрений в происхождении "из бывших", трактуемых как якобы "паразитических слоев" общества, что даже и в годы "оттепели" не даровалось симпатией... Видимо, всеми этими тенденциями был порожден и миф, негласно и непонятно кем сочиненный, но горячо обсуждавшийся в среде студентов-историков моей поры относительно того, что В.П. будто бы "потомок польского графского рода, до революции владевшего многими поместьями, а затем почти полностью эмигрировавшего за кордон"... Нынче эта легенда может быть воспринята лишь как забавный курьез, однако мне самому довелось слышать и видеть как, выражаясь студенческим слэнгом, "на полном серьёзе" мои сокурсники обсуждали в кулуарах эту якобы "недавно рассекреченную информацию".
Полагаю, что те же самые психологические настроения в университетской среде рубежа 1950-х-1960-х гг. породили и довольно распространенное в свое время мнение, что В.П. в своих педагогических приемах и общей манере преподавания "целиком подражал" своему учителю, Сергею Владимировичу Шостаковичу, высокая культура и интеллигентность которого имели известные дореволюционнные корни и также служили притчей во языцех у местной общественности. Лично я убежден, что подобные утверждения крайне упрощали и даже несколько вульгаризовали самую суть вопроса. В самом деле, ведь культура отнюдь не синоним простого подражания! И пусть даже В.П. в какой-то мере использовал педагогические приемы своего любимого учителя, он при этом безусловно оставался самим собой. Ни органичная интеллигентность В.П., ни его всестороннее воспитание, конечно же, не были и не могли быть следствиями заурядного "подражания" С.В. Шостаковичу, как это механистически-прямолинейно трактовалось некоторыми. Вместе с тем (и это также правда!) у обоих упомянутых талантливых университетских педагогов-историков, действительно, могут быть подмечены некоторые сходные узнаваемые черты: открытость, внимательность, доброжелательность, тактичность и толерантность в их общении со студенчеством, коллегами и общественностью, неизменно присущая обоим эрудиция и широкий кругозор. Все это безусловно сближает между собою С.В. Шостаковича и В.П. Олтаржевского - учителя с его незаурядным учеником-последователем.
После моего поступления на историческое отделение историко-филологического факультета ИГУ для меня началось уже более регулярное общение с В.П. Олтаржевским как с одним из ведущих педагогов исторического отделения (позже - исторического факультета) ИГУ Под руководством В.П. мне с моими однокурсниками довелось изучать историю средних веков. Признаюсь откровенно, именно в такой роли В.П. мне не просто более всего запомнился с той, уже давней поры (ведь описываемое происходило более 40 лет назад!). Приношу извинения своему учителю за искреннее признание: для меня лично за ним и ныне остался преподавательский приоритет именно в дисциплинарной области медиевистики!
На лекциях по истории средних веков В.П. был просто неподражаем. В ходе изложения той или иной темы он, казалось, реально проникал в соответствующие эпохи и затем как бы "оттуда, изнутри тех прошедших времен" позволял аудитории ощутить их "аромат", колорит, тонкие нюансы, а подчас даже "прикоснуться" к ее историческим персонажам. До сих пор в памяти всплывают (при непременном "звуковом сопровождении" мягко-бархатистого баритона В.П.) образы Карла Великого и Фридриха Барбароссы, воинственного Ричарда Львиное Сердце и униженного экс-императора Генриха IV ("стояние в Каноссе"), исторические экскурсы в хитросплетения коварных интриг влиятельного рода Борджа, эпохи Тюдоров и Стьюартов, малоизвестные подробности судеб Игнатия Лойолы, великих Шекспира, Сервантеса, Данте, и еще многое-многое другое...
В эту яркую, политематическую ткань предмета наш педагог умело, совершенно ненавязчиво, но притом же логически последовательно и четко вводил теоретическую проблематику, ее терминологию и концептуальные построения. Под наставничеством В.П. постигали мы премудрости аллода и бенефиция, лена и феода, магдебургского права и иерархии цеховых ремесленных уставов, эволюцию религиозной идеологии, ростков нового бюргерского мировосприятия, вызревания нового капиталистического социально-политического уклада.
Параллельно В.П. приобщал нас к азам научной работы. Большинство моего курса, включая и меня самого, сделали свои первые шаги в этом направлении в студенческом кружке медиевистики, руководимом В.П. Хорошо помню свою самую первую тему - "Историческая хроника Козьмы Пражского". Ее В.П. предложил мне в кружке с целью изучения и подготовки первого для меня научного сообщения. Тогда, конечно, ни В.П., ни тем более я сам не могли даже предположить, что спустя всего несколько лет моя научная и преподавательская судьба окажется практически на всю профессиональную жизнь связана с проблематикой истории зарубежных славянских стран и народов. Казалось бы, подобное совпадение было всего лишь чистой случайностью. Однако для меня оно стало навсегда памятным, и в нем я вижу определенную символичность: ведь что ни говори, а первое серьезное прикосновение к исторической сфере зарубежной славистики состоялось у меня еще в годы студенчества именно "с легкой руки" тогдашнего моего наставника В.П. Олтаржевского. Справедливости ради, у В.П. я занимался не одной только названной темой. Еще на 2-м курсе я выполнил под его руководством курсовую работу "Альбигойская ересь", заслужившую у В.П. отличную оценку. Не скрою, что я гордился этим, хорошо усвоив высокие профессиональные требовательность и принципиальность своего учителя.
Вместе со своими товарищами по историческому отделению истфилфака ИГУ я уже относился к старшекурсникам, когда неожиданно в нашу, скажем прямо, не слишком избалованную регулярными и яркими развлечениями студенческую жизнь буквально ворвалось совершенно новое, оригинальное событие, всерьез захватившее и увлекшее поголовно всех студентов-историков университета наряду и с молодой частью наших педагогов. Как-то в один из перерывов между лекциями В.П. передал нашему курсу переписанный от руки текст по латыни, начинавшийся словами "Gaudeamus igitur..." с предложением разучить его всем для исполнения на предстоящем праздничном вечере, а заодно - придумать свою часть программы, чтобы было всем "интересно и не скучно". Еще не вполне понимая, что из этого может получиться, мы взялись за дело и вскоре увлеклись им не на шутку… Так зарождался традиционный вечер историков ИГУ "День потомков Геродота", вскоре сделавшийся, не побоюсь этого слова, знаменитым не только на весь студенческий Иркутск, но ставший известным даже и за его пределами. Безусловно, организация и проведение традиционного ежегодного "слета потомков Геродота" являлось коллективным творческим начинанием молодой преподавательской среды историков нашей альма-матер. Однако самый замысел его, безусловно, принадлежал В.П. Лично мне видится в этом вполне закономерный, вполне конкретный "выплеск" интеллектуального потенциала и духовной энергии В.П. Его познания в истории культуры античности и средних веков помогли придумать колоритный и запоминающийся сценарный стержень традиционной праздничной встречи разных поколений профессионалов-историков, которых объединяла общая альма-матер - ИГУ. Атмосфера вдохновенной фантазии, веселой непринужденности "праздника Геродота" включала в себя элементы ритуалистики и символики, почерпнутые из эпох средневековья и античности. Вокруг них шутливо обыгрывались насущные реалии жизни истфака ИГУ в последнее 35-летие XX века.
Безусловно, в этих кратких, фрагментарных воспоминаниях о В.П. мне едва ли удастся провести законченный анализ упомянутого этого его детища и значения последнего. Полагаю, что кому-то из студентов, да и специалистам-исследователям, следовало бы уже взяться за основательное изучение истории досуговой культуры интеллигенции высшей школы в сибирском регионе второй половины XX века. Тогда-то, видимо, и отыщется достойное место заслугам В.П. Олтаржевского на этом поприще, и его детище получит заслуженную оценку как социокультурный феномен.
Здесь же замечу лишь, что подобный анализ данного начинания крайне необходим в целях воссоздания адекватного восприятия у нынешних младших поколений студенчества на факультете, а шире - у всех интересующихся данным вопросом, в каких конкретных культурно-духовных условиях около 40 лет назад протекала жизнь их родителей и иных старших предшественников. Неумолимая логика жизни такова, что в процессе все более ускоряющегося темпа повседневной жизни и неизменно вторгающегося в нее научно-культурного прогресса уже через несколько ближайших поколений принципиально и существенно меняется система мировосприятия, вплоть до личностных ценностей. В пояснение к сказанному напомню читателям этих строк (в первую очередь молодым), что в те годы, когда зародился и творчески развивался "праздник потомков Геродота", в Иркутске не существовало еще даже прямых телевизионных трансляций из Москвы, о нынешнем же многоканальном вещании и спутниковом телевидении писали разве лишь отчаянные фантасты. Вездесущие мобильные телефоны, персональные компьютеры и интернет-технологии даже не были изобретены. Не существовало и таких понятий, как "дискотека" либо "ночной клуб", по крайней мере, на необъятных просторах тогдашнего нашего отечества - СССР, дальше которых редко кому в описываемое время вообще удавалось побывать. И даже КВН, ныне столь привычному всем и каждому, а в ту пору уже существовавшему в телевизионных программах Москвы, Ленинграда и близких к ним регионов, только еще предстояло приобрести всеобщее распространение, а затем и завоевать популярность в наших сибирских далях.
Но вернусь к своему общению с В.П. уже как со старшим своим коллегой, когда уже по окончании мною факультета и последующей аспирантуры при кафедре всеобщей истории ИГУ я был оставлен на этой же кафедре. От того момента и по настоящее время кафедра всеобщей истории (впоследствии она дважды сменяла свое название и частичный внутренний дисциплинарный статус; в настоящее время - кафедра мировой истории и международных отношений) для каждого из нас остается неизменным местом научно-педагогической деятельности. В повседневной практике существования кафедры все указанное время никогда не было ни безмятежным, ни беспроблемным. Перед ее сотрудниками постоянно вставали острые проблемы роста, далеко не простые для их конструктивного разрешения.
Так, В.П. после успешного завершения им уже упоминавшейся кандидатской диссертации по истории Ост-Индской компании пришел к выводу, что перспективы его научно-исследовательской работы в области медиевистики практически исчерпаны (в связи с отсутствием для ее продолжения доступной и достаточной источниковой базы). В результате, после новых консультаций в Москве, В.П. принял решение в корне поменять свое дальнейшее направление исследовательской работы на сферу истории Новой Зеландии и Океании, развиваемое им и его учениками по настоящее время, и тогда же переключился с преподавания медиевистики на дисциплину "история новейшего времени".
В тот период, как я помню, когда В.П. докладывал на кафедре о своем решении, оно поначалу столкнулось с серьезным скепсисом коллег. Особенно резко и категорично высказывался по этому поводу ныне покойный В.В. Яровой, как всегда эмоциональный и нетерпимый в тех случаях, когда ему приходилось сталкиваться с непривычными, а потому казавшимися совершенно неприемлемыми подходами. Помнится, что он категорически высказывался о решении В.П. как об "очевидной утопии". В. П. настаивал на своем и получил тогда поддержку отца, С.В. Шостаковича, также оказавшего и организационное содействие в создании научной лаборатории (впоследствии Центра) при кафедре под несколько условным названием востоковедческих. Жизнь доказала правоту В.П. Начатое им направление постепенно выросло в цельную научную школу, в русле которой получили путевку в жизнь более десятка учеников-аспирантов В.П., сам же он защитил докторскую диссертацию. Из первоначальной же общей востоковедческой группы постепенно выделилось и научное направление по проблематике межэтнических взаимодействий в сибирском регионе (В.И. Дятлов). В настоящее время к ним примыкают и еще две сформировавшиеся самостоятельными путями родственные востоковедные специализации - Япония в системе международных и российско-японских отношений (С.И. Кузнецов) и монголоведение (Е.И. Лиштованный).
К сожалению, мое положение педагога и научного работника на кафедре складывалось не столь благополучно. Примерно в тот же самый период, когда В.П. принципиально менял направление своей научно-педагогической специализации, мне самому также пришлось заняться определением перспектив собственного научно-исследовательского направления. Однако в противоположность своему старшему коллеге и учителю я убедился, что тема, первоначально рекомендованная мне совместно руководителями двух кафедр - истории отечественной (в ту пору кафедры истории СССР) и всеобщей истории - профессорами Ф.А. Кудрявцевым и С.В. Шостаковичем всего лишь для разработки ее в русле кандидатской диссертации - "История поляков в Сибири в XIX - начале XX столетия", уже при первых попытках ее практической разработки обнаружила буквально безбрежную сферу научной проблематики, имеющей огромный потенциал и серьезные перспективы продолжения ее научных исследований. Кандидатская диссертация была успешно защищена мною всего лишь по одному сегменту указанной проблематики. Все прочее, в том числе и разработанные мною новые подходы к осмыслению итогов и задач дальнейшего изучения польско-сибирской исторической тематики (эту проблему я успешно защитил в своем докторском научном докладе в Институте славяноведения РАН) моя родная кафедра, к сожалению, категорически оспорила и отвергла. По стойкому убеждению ряда моих непримиримых оппонентов, включая уже упомянутого В.В. Ярового, данная тематика, как и в целом и зарубежная славистика, непременно трактовались как некие побочные тематические "ответвления" от "основных" дисциплин, обеспечиваемых кафедрой. (Об истории сибирско-польских взаимоотношений В.В. вообще пренебрежительно отзывался как о "местном краеведении, не профильным для кафедры".)
Естественно, все это, очевидно, негативно сказывалось на преподавании и развитии славистического направления. Доходило до откровенных курьезов. Помню как сейчас: в пору перестройки я был обнадежен снятием многих прежних непременных формальных табу и на заседании кафедры попытался обосновать давно назревший регионально-геополитический подход в преподавании ряда базовых разделов истории зарубежных славянских стран в новое время как интегральной проблематики Центрально-Восточной и Юго-Восточной Европы, где, как известно, находятся далеко не одни славянские страны. Мои, что называется, выстраданные доводы, оказались на полуслове оборваны резкой репликой В.В. Ярового: "Болеслав, даже не надейся! Центральную Европу мы тебе не отдадим!.." Подобные выпады В.П. никогда не поддерживал, встречая их с легкой ироничной усмешкой, но и в защиту моих попыток проведения на историческом факультете ИГУ давно назревшей модернизации в преподавании ряда аспектов зарубежной европеистики напрямую не выступал.
В указанные годы мои общение и контакты с В.П. в основном сводились к обоюдным приветствиям и доверительным беседам на частные темы, обычным при повседневных встречах хороших и давних знакомых. Но тогда же В.П. проявил по отношению ко мне и, пожалуй, наиболее значимую для меня практическую инициативу. Ее важность я осознал сразу же и теперь, по прошествии уже длительного времени, сохраняю признательность за нее своему старшему коллеге и учителю. Дело происходило в 1990-е гг., когда дезорганизация и полная неразбериха в работе высшей школы на постсоветском этапе полураспада последней поставила преподавательскую интеллигенцию в положение полунищих, по нескольку месяцев не получавших свои и без того резко сократившиеся в размере зарплаты. Именно в ту пору В.П. предложил мне взяться за разработку и преподавание в незадолго до этого созданном в Иркутске крупном частном коммерческом высшем учебном заведении, Сибирском институте права, экономики, управления (СИПЭУ), совершенно новой на тот момент и актуальной дисциплины - "Международные интеграционные процессы". "Этот новый предмет теперь будет постоянно востребован, - провидчески сказал В.П. - Стоило бы Вам, Болеслав, им заняться".
Мне пришлось буквально начинать с нуля, но постепенно в ходе этой работы удалось вникнуть в суть данной дисциплины, почувствовать вкус к ней и в результате создать собственную авторскую ее трактовку. К сожалению, после ряда лет преподавания в СИПЭУ, моя работа там неожиданно прервалась - по причинам, совершенно не зависящим от меня самого. Однако накопленный уже к тому моменту опыт не пропал зря. Теперь, наряду с первоначально обозначенной дисциплиной, я преподаю еще несколько курсов - по международной экономике и некоторым иным аспектам современных международных отношений - как в собственной альма-матер, так и в иных высших учебных заведениях города. Мысленно охватывая свою преподавательскую практику в сфере проблематики международных отношений в течение более чем полутора десятка лет, я не могу не признать, что первый мой шаг в данном направлении оказался инициирован В.П. Хотя допускаю, что сам он, некогда высказывая мне свой совет, едва ли заглядывал столь далеко, на практике его идея оказалась для меня самого весьма плодотворной.
Подготовка данного мемуарного эссе невольно воскресила в моей памяти немало сцен, фактов, деталей, связанных с моим учителем и старшим коллегой. При этом совершенно неожиданно для себя и даже с некоторым собственным удивлением я осознал тот факт, что мои знакомство, встречи и общение с В.П. Олтаржевским насчитывают уже более полувека! В связи с отмеченным вполне естественным явился отбор для данного очерка лишь нескольких фрагментарных мемуарных зарисовок - тех, что я посчитал либо особенно показательными, либо по тем или иным основаниям наиболее существенными в характеристике личности В.П. Олтаржевского.
Подытоживая солидный срок своих взаимоотношений с В.П., полагаю необходимым констатировать, что мой учитель и старший коллега неустанно следует своим собственным оригинальным путем и в исторической науке, и в университетском преподавании, достойно продолжает эстафету, принятую когда-то от общего нашего наставника профессора С.В. Шостаковича, воплощает свои знания, опыт и талант в сотнях учеников, выпускников истфака ИГУ, профессионалов высокой квалификации в сферах истории, международных отношений, а также иных гуманитарных специальностей.
В завершение очерка воспоминаний о Владимире Павловиче Олтаржевском хочется в канун знаменательного его юбилея выразить мэтру всех наших университетских историков пожелания здоровья, благополучия, исполнения всего задуманного на долгие еще годы! По хорошо мне знакомой польской традиции (и ведь у нас обоих имеются польские, пусть не графские, корни!) в подобный момент неизменно желают: "Sto lat, sto lat, niech zyje, zyje nam!" - Владимир Павлович, здравствовать Вам вместе со всеми нами 100 лет!