Шостакович Б.С.
ПАРАДОКСЫ ПРОФЕССОРА Г.Н. НОВИКОВА

Пытаясь, как это давно уже сложилось в повседневном беспросветном своем рутинном "замоте" вырвать мгновение, чтобы представить хотя бы скромный, эскизный фрагмент своих воспоминаний о Геннадии Никифоровиче Новикове, неизбежно приходится мысленно окидывать все время наших с ним контактов и взаимоотношений. А они насчитывают немалый, как минимум сорокалетний период. За столь долгие годы многое пришлось пережить… И складывались эти отношения по-разному. Чего греха таить, были они далеки от идиллических…
На разных этапах жизни нашей кафедры - первоначально, когда она пребывала в традиционных рамках всеобщей истории, а позднее (в бытность Геннадия Никифоровича ее очередным руководителем) уже при новых модификациях ее дисциплинарных параметров, он неизменно оставался ярким и неординарным ее представителем. В чем-то еще на раннем этапе его появления на кафедре он был парадоксально нетипичным воспитанником и сотрудником провинциального советского университета. Прежде всего, Г.Н. являлся одним из немногих, а в течение определенного периода - единственным из ученых и педагогов не только упомянутой кафедры, но и всего исторического факультета ИГУ, который на протяжении многих лет успешно осваивал далекое научное и педагогическое зарубежье за пределами тогдашнего стагнационного СССР - во Франции, Бельгии и других странах Европы, в африканском Мали и Канаде. По тем временам, когда для многих из его коллег по восточно-сибирской глубинке даже выезд на факультет повышения квалификации в Москву или Петербург был редким и почти исключительным событием в их служебной карьере, да и в личной жизни, Геннадий Никифорович с его свободным владением французским и небрежным, хотя и небезупречным английским, подчас на целые годы, в иных случаях - на месяцы уезжал в столь оригинальные научные, педагогические и организационно-деловые командировки.
Мемуаристу еще от собственных аспирантских и ассистентских времен памятны периодические кратковременные "приземления-пересадки" Г.Н. в Иркутске на перепутье из одной подобной его поездки - в другую. Тогда-то он нередко "teт-a-tete" жаловался пишущему на удручавшие его излишества административного сов-вузовского формализма по дотошному контролю за исполнением всех преподавательских повинностей (в ту пору в их расклад непременно включались разные кураторские обязанности и прочее, им подобное) и строгим заполнением разнообразных формуляров с отчетностью о так называемой "нагрузке". Легко было понять коллегу, который, как признавался сам, еще за день-два до того прогуливался по Елисейским полям, ксерокопировал необходимые материалы в парижской Национальной библиотеке (в ту пору в отечественной практике подобное выглядело абсолютной фантастикой!), или же любовался набережной Темзы и Трафальгарской площадью, а на родине был принужден тотчас же погружаться в неизменную, сковывавшую атмосферу преподавательской рутины.
Мне до сих пор памятна для своей поры очень познавательная беседа-лекция Г.Н. Новикова о его наблюдениях и впечатлениях, почерпнутых во Франции, которую он когда-то провел для коллектива преподавателей и студентов истфака университета. К слову сказать, в те годы все, кто сумел побывать за границей не в стандартных кратких турмаршрутах, приглашались на такие беседы-лекции "живых свидетелей из-за кордона" в своих коллективах, а подчас и в иных, соседних общественных средах, с увлечением им внимали. Позднее, когда уже и самому автору этих строк довелось побывать на месячной стипендии во Франции, он вспоминал лекцию своего коллеги-франковеда при посещении знаменитого кладбища русских эмигрантов в de Sainte-Genevieve-des-Bois, под Парижем.
Возвращаясь к теме иркутских "пересадок" парадоксально "выездного" историка и будущего профессора Г. Новикова, таковые, как правило, были непродолжительными - вплоть до очередного его вояжа в Москву и за рубеж.
Мне помнится, что предстоявшая Г.Н. долгая преподавательская работа в африканской Республике Мали, предложение которой он получил по линии иностранного отдела Министерства высшей школы, вызывала у него серьезные колебания и беспокойство. По этому поводу он, в присутствии пишущего, советовался с моим покойным отцом, общим нашим учителем и тогдашним шефом кафедры, профессором С.В. Шостаковичем. Причин для сомнений у молодого специалиста было несколько. Одна из них состояла в отсутствии у него ясной перспективы возвращения на кафедру через несколько лет, при том, что место работы ему терять не хотелось. Другая - предполагала, что как педагог в стране черного континента он должен был взяться, что называется "с нуля", за разработку политологического курса теории и истории международных отношений. Иными словами, Геннадию предстояло изменить своей первоначальной специализации по курсу чистой новейшей истории (истории современной Франции), сделаться политологом-международником. А как известно, для тогдашней эпохи жесткой идеологизации и регламентации специальностей на исторических факультетах советских вузов подобное новое специальное направление представлялось достаточно чужеродным, "западным изобретением", за гранью советской науки. Все эти доводы излагал Геннадий проф. Шостаковичу. Конечно, я уже не помню дословно тогдашнего разговора, но могу передать основной его смысл. Помнится, что отец в своем ободряющем напутствии несколько растерявшемуся будущему теоретику международных отношений неоднократно повторил свою излюбленную поговорку: "Не боги горшки обжигают". И еще (мне это запомнилось), - отец сказал: "Помяните мое слово, Гена, - труд Ваш не пропадет даром. Вам еще доведется и у нас вести предмет "Международные отношения". Будущее за ним, не за "Историей КПСС". Место же Ваше на кафедре - сохраним". Как показало последующее, эти наставления не просто оправдались, но и стали в известной смысле пророческими.
Как известно, за время преподавательской и дипломатической работы за границей Геннадий Никифорович защитил докторскую диссертацию в Москве по проблематике эволюции голлистской идеологии во Франции после смерти самого ее лидера (защита состоялась в МГУ - там же, где десятилетием ранее прошла и защита его кандидатской диссертации). В Иркутск он возвратился уже гораздо более зрелым и опытным специалистом, поднаторевшим как в чисто научно-педагогической, так и в административно-организационной работе (к которой был привлечен в Посольстве СССР в Мали).
С этого момента начинается вхождение молодого и успешного ученого в роль, как всем на истфаке ИГУ в ту пору представлялось, наиболее подготовленного для модернизации кафедры, к тому времени уже "переросшей" масштаб стандартного общеуниверсального коллектива специалистов по всеобщей истории. И действительно, под руководством профессора Г.Н. Новикова многие аспекты научного развития и подъема кафедры (вначале с несколько "продолговатым" названием - "Новой, новейшей истории и международных отношений", а затем более взвешенным и емким - "Мировой истории и международных отношений") обрели весомые очертания. Сам профессор в период конца 1980-х - начала 2000-х гг. получил признание как специалист в академических кругах России и за ее пределами. В том числе выражением высокой оценки его заслуг в области изучения и популяризации современной истории Франции явилось награждение специальными французскими орденами Академических Пальм двух степеней.
Кафедра в период заведования ею Г.Н. Новиковым обрела ряд новых базовых научных и педагогических направлений. Как видится мемуаристу, главнейшей заслугой проф. Новикова стало открытие на истфаке новой специальности "Международные отношения", а также и достигнутая кафедрой победа в общероссийском межвузовском конкурсе на грант по разработке комплексного научно-учебного проекта совместно со специалистами московского университета МГИМО. Кафедра проф. Г.Н. Новикова превратилась в эту пору в одну из наиболее обеспеченных составом докторов наук - общим числом семь, - включая и самого заведующего - не только на историческом факультете, но и в масштабе всего Иркутского госуниверситета.
Справедливости ради следует заметить, что перечисленные результаты нельзя расценивать лишь как исключительную заслугу одного профессора Новикова. Не следует забывать, что возглавил кафедру он не на пустом месте, приняв своего рода эстафету высокого потенциала ее коллектива, заложенного еще при профессоре С.В. Шостаковиче и сохранявшегося в годы заведования ею профессором-археологом Г.И. Медведевым. В то же время следует признать, что особенности формирования самого Г.Н. Новикова как заметной фигуры в области изучения современной зарубежной истории и проблематики международных отношений происходило по большей части вне повседневной внутренней деятельности кафедры. Это в сочетании с личными особенностями нового кафедрального руководителя внесло в характер его поведения черты жесткого индивидуализма, в том числе и субъективную его предубежденность в пользу отдельных аспектов развития кафедры в ущерб иным, явно им опекаемым.
На собственном опыте мемуарист испытал печальные обстоятельства такого неосмотрительного стиля руководства. Они были вызваны некритичным принятием Г.Н. Новиковым под свое научное консультирование некоторых недобросовестных подопечных. Несомненная широкая эрудиция мэтра, в определенной мере даже новаторство его в науке удивительным образом уживались в нем же с явным традиционализмом и консерватизмом в восприятии некоторых научных проблем. В частности, в русле "сибирско-польской" истории профессор с упрямством и своего рода снобизмом "чистого международника" отказывался признавать наличие особых форм и разновидностей все тех же международных исторических аспектов, сводил всю проблематику к местной, едва ли не краеведческой…
Лишь успешная единогласная защита пишущего эти строки своей докторской диссертации по указанной тематике в Институте славяноведения РАН (именно по специальности "всеобщая история", а не по "отечественной истории"), неожиданно совместившаяся по времени с получением правительственных наград Республики Польши резко изменило отношение "непреклонного" Гены Новикова к нему. В шутливой форме он даже заявил: "А ведь это я, Болеслав, подтолкнул тебя к такой эффектной защите докторской в Москве; специально помешал твоей защите у нас, в Иркутске"! В моменты накатывавшего на него лирического дружеского настроя он многозначительно говорил мне "с глазу на глаз" с доверительной интонацией: "Только мы с тобой среди всех наших историков отмечены иностранными орденами". В этом также частица противоречиво-парадоксальной натуры Г.Н.Новикова. Чуждый внешней парадности, даже демонстративно ею пренебрегавший и не искавший никаких даже надлежавших ему отличий, он подспудно, внутренне не был к ним безразличен, испытывал некое чувство "сопричастности", если угодно, к некоей элитарной среде.
В сущности же все это мало меняло нашего коллегу. Он по-прежнему оставался упрям, ершист, иногда до невозможности задирист и - закрыт для откровенного и конструктивного диалога. Увы, характер нашего лидера, как с годами это все более проявлялось, являл собою взрывную смесь парадоксальных качеств. Человек яркого и зачастую еще и парадоксального ума, Геннадий был до ревнивой болезненности самолюбив и амбициозен. При этом отличался замкнутостью и неумением принятия убедительных и последовательных решений. Можно даже предположить, что за жесткостью и зачастую излишней его резкостью и категоричностью скрывалась болезненно ранимая и довольно мягкая от природы натура, склонная к резким переходам от приступов меланхолии к холерическим вспышкам. Мемуаристу помнится, что в тяжелые драматичные моменты переживания ухода из жизни коллег, которые происходили в последние годы на кафедре, никто иной как Геннадий Новиков был одним из тех мужчин, кто не стеснялся в открытую давать волю слезам….
Страдал от своих качеств, как думается мемуаристу, в первую очередь сам Геннадий Новиков. По всей вероятности, именно так начала подкрадываться к нему жестокая болезнь. Как всегда небрежный в проявлении внимания к собственному здоровью, он и теперь парадоксальным образом оказался невнимателен к самому себе. Расплатой стала жизнь, оборвавшаяся далеко еще не на закате, в пору расцвета "мудрой зрелости"…