|
Родная
земля - матушка,
Чужая сторона - мачеха
(старинная русская поговорка)
Мое знакомство
с Геннадием Никифоровичем Новиковым длилось 30 лет. Оно не переросло
в дружбу. Однако в последние 5-8 лет наши отношения стали более
доверительными. Я много общался с ним по межкафедральным делам,
МИОНУ, Диссертационному совету, бывал в неформальной обстановке,
лучше узнал своего коллегу. И, все-таки, в сознании так и не сложился
цельный образ этого незаурядного человека. Предлагаемый очерк -
попытка составить на бумаге лишь некоторые, наиболее зримые представления
о самобытном русском характере нашего товарища и коллеги, который
он унаследовал от своих родителей, приобрел и проявил в научном
творчестве, повседневности, запомнился окружающим.
По имени
и житие - стереотипная формула жизни
Первые знания
сути имен еще в раннем детстве мы получаем от наших родителей, дедушек
и бабушек, порой малограмотных, как у Геннадия Новикова, но смекалистых
и богатых душевным теплом сибиряков. Невольно прислушиваясь к их
толкованиям о происхождении имен наших родных и близких, мы узнаем:
имя - первое, что всасывает народившийся человек с молоком матери.
Оно довлеет над ним всю жизнь. Говорят, что в имени, якобы, закодирована
будущая судьба. Помнится, впервые я узнал от деревенских старожилов,
что 13 сентября, "на Геннадия", начинали копать картофель
- хлебу подспорье. Этот день ассоциировался с жизненно важным продуктом.
Имя и день всегда на Руси и в Сибири бережно чтили.
В гороскопе читаем: Геннадий от греческого - благородный, с непростым
неуловимым темпераментом. Он индивидуалист, самоуглубленный, сам
себе закон. Предприимчив, динамичен, настойчив, не суетится, досконально
изучает проблему и принимает верное решение, реализует свои замыслы.
Возможно, не все эти качества были характерны для Геннадия Новикова,
но схожие черты есть.
Да и сам Геннадий Новиков к именам относился вдумчиво, с интересом.
Он всегда оживлялся, когда узнавал, что в вашей ближайшей родне
есть дорогое ему имя Никифор, словно речь заходила о его отце Никифоре
Трофимовиче Новикове, бывшем военном, а потом уважаемом рабочем,
которого он очень чтил. Геннадий трепетно любил свою маму Тамару
Тихоновну, как и дочь Снежану, радовался внуку Павлу. Трудно было
смотреть на него, мятущегося, когда мама тяжело заболела, и нужно
было ехать в далекое Краснодарье. Он сразу как-то ссутулился, словно
бегун перед дальней дистанцией. А самого уже давил недуг, не давал
хода, забирал силы. Приходилось полагаться на брата Валерия, о котором
он всегда отзывался тепло, гордился его мастеровитостью, способного
подставить родное плечо в трудный момент. В такие трудные моменты
Геннадий был наиболее раним, нуждался в сострадании и моральной
поддержке. Мы старались хоть как-то помочь ему советом, добрым словом.
Язык
и стиль жизни формируют характер
Так утверждают
педагоги и психологи. Вряд ли и мы будем оспаривать это положение.
Есть ли еще в мире народ, как русский, чей родной язык, и, прежде
всего устная и письменная речь, оказывает столь большое и благодатное
влияние на национальный менталитет, на формирование человеческой
личности? Речь Геннадия Никифоровича была нетороплива, чиста, убедительна,
метафорична, как математика. Видимо, ее истоки в материнской ласке
и отцовской четкости, педагогическом таланте школьных учителей,
прививших ему любовь к языку, чтению, интересу к русской и зарубежной
литературе в размеренной повседневной жизни провинциального сибирского
городка Ачинска 50-х годов прошлого века.
Свое влияние на его характер и ментальность оказало изучение и знание
иностранных языков: французского и английского. Его бесшабашная
русская натура обретала черты, которые обычно приписывают европейцам:
организованность, настойчивость, целеустремленность. Он ринулся
в Москву в МГУ завоевывать столичный, а затем и зарубежный мир,
но провинциальность еще довлела над ним. С другой стороны, языки
давались ему достаточно легко. Гораздо позднее, уже после аспирантуры,
он получил первую возможность побывать на Западе. Здесь он смело
входил в культуру Европы, Парижа через оригиналы литературных классиков.
Носители языков - связующее звено провинции, центра и зарубежья.
В свое время Карамзин считал, что сила России в ее провинции, ибо
здесь хранится душа народа. Новое время убыстрило жизнь, расширило
общение и контакты. По архивным данным мне приходилось изучать материалы
о российских ходоках в Сибирь. Их выбирало крестьянское общество.
Это были люди особого склада характера, сметки, хорошо владевшие
языком и речью, чтобы правдиво и складно рассказать об увиденном
в далеком крае. Для меня Геннадий Новиков стал сибирским посланцем
в центральной России, за рубежом, нашим Афанасием Никитиным в Европе.
По нему судили о нас, о Сибири, о нашем университете и даже историческом
факультете. Оттуда он приносил передовые идеи, новые веяния в науке
и объяснял все доходчивым и живым языком.
Иногда он признавался, что почти не знает простонародной речи, его
слог был городским, словно цветная, хорошо уложенная брусчатка.
Прочитав мою книгу о деревенской жизни, он похвалил ее за талантливый
стиль, высказал свое желание добраться до познания почти неведомой
ему стороны российской жизни. Не случайно, когда оказывался на даче
у кого-то из наших коллег, он отдыхал возле земли, леса, любил растапливать
печурку, долго и молча смотрел на разгоравшийся огонь. На его лице
читалось умиротворение. Он становился простым, доступным, демократичным
провинциалом.
У каждого преподавателя свой стиль и манера объяснения предмета,
свой научный и педагогический язык. У Геннадия Никифоровича они
были высокопрофессиональными. Несмотря на случавшиеся "чудачества",
студенты очень высоко ценили его эрудицию, культуру речи, творческий
подход. Им даже нравилось его кокетство космополитизмом. Если мы
заглянем в анкету Геннадия Новикова "Преподаватель глазами
студентов", имевшую хождение в конце 1980-х гг., когда он был
в зените своего таланта, то увидим самые высокие отзывы студентов
о молодом, 39-летнем перспективном преподавателе. Средний балл 8,3
из 9, выставленный нашими избалованными студентами-историками, свидетельствует
о знающем и авторитетном преподавателе, которому они доверяли свое
обучение и воспитание.
Стиль жизни - это и состояние души. Быт не приставал к нему. Он
и сам говорил, что не умеет быть домовитым. Его кредо - каждый должен
делать то, что умеет, а не то, что хочет. Кажется, он постоянно
был в своей теме, даже в неформальной обстановке и общении в узком
кругу. Иногда он пытался напеть какие-то куплеты по-французски,
но, не встретив понимания, конфузился. Но оставшись совсем в узком
кругу товарищей и коллег, с такой теплотой и душевностью заводил
песню "Течет река Волга", словно сам уплывал в эту мелодию.
В этом был настоящий, не турандотствующий, а искренний и близкий
нам Гена.
Среди его учителей и коллег были люди, о которых он всегда отзывался
очень высоко, говорил, что они оказали на него особое влияние. Из
педагогов старшего поколения он часто вспоминал П.Х.Гребнева, гордился
его фронтовым прошлым, как своего отца. Военные и служивые люди
в погонах вызывали у Геннадия особый интерес и внимание. Иногда
подробно расспрашивал у меня об армейской службе, казалось, сожалел,
что сам не прошел этой школы жизни. Из учителей и коллег среднего
тогда поколения отдавал предпочтение товарищеским взаимоотношениям
с Н.Н.Щербаковым, который высоко ценил талант Геннадия, называл
его звездой первой величины в исторической науке, высказывал пожелание
своему товарищу глубже вникать в психологию и души окружающих людей.
По своему характеру Геннадий Никифорович брался за крупные дела.
Масштаб его деятельности был довольно широким. Прежде всего, это
касается его деятельности на кафедре мировой истории и международных
отношений, которую он возглавлял с 1988 года, а также открытия специальности
"международные отношения".
Мне пришлось близко работать с Геннадием Никифоровичем в МИОНе,
когда наша группа выиграла грант по теме "Репрессивная политика
в СССР. 1930-1950-е гг." Он вникал в суть и даже детали нашего
проекта, следил за исполнением бюджета и подготовкой аналитических
отчетов, сроками их сдачи. А ведь таких проектов в МИОНе было до
двух десятков. Он взвалил на себя огромный груз ответственности,
требующий энергии, характера, времени. И уж совсем стало ему тяжело,
когда к этому добавилась работа по руководству Диссертационным советом.
Но не в стиле характера Геннадия Никифоровича было отступать.
С первых заседаний Диссертационного совета он дал понять всем нам
суть новых акцентов деятельности. Прежде всего, Геннадий Никифорович
обратил внимание на повышение уровня предварительной экспертизы
принимаемых к защите диссертаций. Были определены базовые кафедры,
на которых должны были обсуждаться исследования соискателей. Во-вторых,
он потребовал от научных руководителей и соискателей неформального
отношения к теоретико-методологическим аспектам диссертаций с учетом
зарубежного опыта исследования этих вопросов. Пожалуй, впервые за
последние годы на заседании совета был сделан предварительный анализ
защищенных работ. Он высветил типичные недостатки научных сочинений,
выявил некоторые перспективы координации научных исследований в
нашем регионе. В его планах была идея сделать эти требования стилем
работы Диссертационного совета, существенно поднять научный уровень
иркутской школы историков в целом. На смену идеографическому должен
был прийти аналитический метод научных исследований. Это было в
характере Геннадия Новикова, стилем его мышления и жизни.
Последние
встречи
Из двух последних
встреч с Геннадием Новиковым в первую рождественскую неделю 2008
года особенно запомнилось общение 1 января, в палате городской больницы.
31 декабря я позвонил ему на мобильник, поздравил с наступающим
Новым Годом. Ответом был слабый, больной голос Геннадия, словно
из преисподней. Утром 1 января я уже ехал через еще отдыхавший от
веселья город в больницу. Как-то не радовали принаряженные уличные
фасады и зеленые, сверкающие новогодними гирляндами ели. Не было
привычной строгости и суеты в больничных коридорах. Многие больные
были дома. Гена лежал в большой восьмикоечной палате, на "дембельском",
как он выразился, месте, у окна. Он встретил меня тепло и даже сердечно.
Посетовал, что залежался в больнице (почти весь декабрь), стал подробно
обсказывать курс лечения, словно ждал благодарного слушателя. Затем
как-то незаметно перевел разговор на одного больного, 85-летнего
дедушку, фронтовика, лежавшего в этой палате. Гену поразил оптимизм,
стойкость и жизнелюбие бывшего фронтовика, который, по его рассказу,
и в последующей жизни перенес много невзгод и личных потерь. Почему-то
подумалось: может быть, этот фронтовик станет для нашего товарища
тем настоящим человеком, который, как в известной повести, поможет
Геннадию преодолеть и побороть недуг. Гена убежденно говорил: выздоровлю,
обязательно поеду в лес, в зимовье, к печурке. Хочу уединиться и
писать, писать! Я ведь объехал пол-мира, многое повидал, много знаю.
Так хочется поработать для России, за которую я всю жизнь колотился!
Эта встреча взволновала меня, вселила оптимизм. Хотелось верить,
что Гена переборет болезнь. В этот момент он казался мне едва ли
не близким другом, которого хотелось по-мужски обнять и поддержать!
Из моего сознания разом ушло его прежнее, нарочитое равнодушие,
кажущаяся вялость и высокомерие в своей талантливости ко всему,
что не было его жизнью и его талантом.
Почти год минуло со дня смерти Геннадия Никифоровича Новикова. Мы
говорим о нем, о его делах и замыслах, подвижничестве, уме и таланте,
будем помнить о нем, пока живы. Хочется, чтобы смятенная душа нашего
Гены успокоилась, чтобы люди окружили бережностью память нашего
товарища и коллеги. Он ушел в историю, но он остался в истории!
|
