Кальянова Т.П.
О ГЕННАДИИ НИКИФОРОВИЧЕ НОВИКОВЕ:
НЕ СКАЗАННОЕ ПРЕЖДЕ

Геннадий Никифорович Новиков появился на нашем четвертом курсе в 1978 г. и стал читать лекции и вести семинарские занятия по новейшей истории стран Европы и Америки с 1939 г. и после второй мировой войны. Само его появление было подобно внезапному порыву нездешнего ветра, который принес из внешнего мира во вполне патриархальные стены исторического факультета что-то небывалое, вызывающее смутное беспокойство и влекущее в просторы европейской истории. Он говорил о неизвестном левоцентризме, о Четвертой или Пятой республике, о лейборизме. Даже когда речь шла о европейских коммунистах, эта речь отличалась от не вполне живых изречений историко-партийной науки. Он говорил об Антонио Грамши и его "Тюремных тетрадях", и коммунизм оказывался страстно переживаемым интеллектуальным подвигом. Он говорил о вполне заграничных политиках, имевших неведомые имена: де Голль, Шабан-Дельмас, Альдо Моро, Берлингуэр, в лучшем случае - просто Хит. Далекие, почти потусторонние люди вдруг оказывались живыми и неожиданно близкими.
На его занятиях политическая история современности, прежде плоская и однообразная, приобретала массу оттенков, полутонов, обнаруживала разнообразие лиц, голосов, жестов, приучала к неоднозначности речей и действий. В лекциях и семинарах он мог заговорить с нами, например, об итальянском неореализме, о фильмах Федерико Феллини, а вовсе не об идеологически выдержанных "Солдатах свободы". Это разрушало привычную, рутинную схоластику, приоткрывая нам совсем другой и увлекательный мир.
В те времена еще вполне можно было на семинарском занятии, слегка лукавя и стараясь скрыть незнание, сказать волшебную фразу: "Марксизм-ленинизм учит…". Все, сказанное после таких слов, обычно уже не подлежало критике. Такой фокус на семинарском занятии по новейшей истории стран Европы и Америки не прошел. Память сохранила случай, когда в ответ на такую уловку сокурсника, Геннадий Никифорович вдруг спокойно сказал: "Вот как просто у Вас все получается: марксизм ленинизм учит - и все, и больше ничего не надо?!". За таким студенческим маневром сразу обозначилась зияющая пустота демагогии.
Новизна и необычность была в лекторской манере Геннадия Никифоровича. На лекциях он говорил, как будто нехотя, как будто размышляя наедине с самим собой, но приглашая студентов прислушиваться и приподниматься в те высоты, где пребывал он сам. В его преподавательской манере не было педантичности, и даже какую-то заранее продуманную методику преподавания, наверно, невозможно было бы обнаружить. Но его импровизации увлекали. И нам, студентам, хотелось самим разобраться в задаваемых вопросах, искать решение обозначенных проблем, читать и думать. Надо было увидеть проблему, почувствовать загадку, тайну и пытаться ее разгадать, стараться заглянуть за незримый занавес заранее готовых, но уже не вполне свежих, ответов. Вероятно, отчасти это своеобразие преподавательской манеры Геннадия Никифоровича сформировалось под влиянием его учителей: С.В. Шостаковича, В.В. Ярового, В.П.Смирнова и др.
Эта устремленность в неизвестное была в самом характере Геннадия Никифоровича, и она ярко проявилась в его жизненном пути, который прошел по очень разным странам. Его всемирность казалась каким-то вызовом той сложившейся предопределенности, которая делала удачной только историко-партийную специализацию, скучную, но респектабельную. Для исторического факультета в те, уже давние годы Геннадий Никифорович был ярким примером другой респектабельности и другого успеха: открытого в мир, не вмещавшегося в узкие рамки скучных догм, будоражившего ум и воображение.
Десять лет тому назад, в феврале 1999 г., наша кафедра новой, новейшей истории и международных отношений, которую возглавлял Геннадий Никифорович, готовилась поздравить его с пятидесятилетним юбилеем. У меня сохранился текст, не претендующий на совершенство стихотворной формы, но отразивший тот момент и многие увлечения Геннадия Никифоровича.

О Вас хотели бы сказать мы славословья,
Но слаб наш поэтический талант.
Мы спели б Вам во славу, за здоровье,
Будь среди нас поэт иль музыкант.

Что ж, будем мы верны почтенной прозе
И вспомним Ваши прошлые года.
Вот детство нежное, как веточка мимозы,
Учеба, юность… Замелькали города.

О, Франция! Как много в этом звуке…
С ней связаны судьбою прочно Вы.
В Париж летите. Снова мы в разлуке,
И кафедра опять без головы.

Россия к Франции душой всегда стремится.
Вы рождены, чтоб их соединить.
И Сена рядом с Ангарой струится,
И укрепилась мирозданья нить.

А Европейский Дом в заснеженной Сибири!
Вот детище достойное отца!
Ландшафт мечты сродни небесной шири!
Гольфстрим согреет здешние сердца.

Любили Африку разведчики, поэты.
Рембо и Гумилев. Её любили Вы.
В мемориях своих её приметы
В Сибирь Вы принесли. Без тропиков - увы.

Там, в Африке, под обнаженным солнцем,
В Сибири, от Тимбукту вдалеке,
Вам внятен мир и негров и японцев.
Со всей Землею Вы накоротке.

Наедине с де Голлем и Сократом
Вас часто сослуживцы застают.
И "острый галльский смысл", и греки-плутократы
Вам сквозь века сигналы подают.

И вновь мелькают разные столицы:
Бамако и Париж, Москва, Алма-Ата.
Сибирь Вас ждёт. Знакомые всё лица.
Ждёт наш Иркутск, Листвянка и Чита.
И Ваша жизнь в те пять десятилетий -
Как дивный, увлекательный роман…
И будут странствия, и стык тысячелетий,
Луи Армстронг и утренний туман.

Через десять лет, в 2009 г. приходится с горечью признать, что уже не может быть будущего времени в последних строчках этого поздравления. Осталось острое чувство потери.