Г.Н.НОВИКОВ

ГЛАВЫ ИЗ НЕНАПИСАННОЙ
КНИГИ ОБ АФРИКЕ

Студенты

По контракту я приехал в Мали преподавать в Национальной административной школе (ENA) Бамако курс "Истории политических идей". Вопреки ожиданиям мне досталась первая часть курса - от античности до эпохи Просвещения. Подготовленных лекций не было, но впоследствии их отсутствие обернулось положительной стороной: удалось глубже вникнуть в то, что когда-то изучалось мимоходом, забылось.
Представилась возможность, разрабатывая лекции, окунуться в историю возникновения и многовекового развития классических понятий политологии и права. Поскольку в университете в аспирантуре, во время стажировки во Франции и в работе над докторской диссертацией я занимался новейшей историей, обращение к истокам политических учений позволяло как нельзя лучше обогатить преподавательский опыт.
В основном же советские коллеги традиционно преподавали в школе политэкономию, экономику предприятия, планирование, т.е. дисциплины из учебных программ наших вузов, которые читались и в Национальной административной школе. Разумеется с марксистско-ленинских позиций. Хотя справедливости ради стоит сказать, что степень свободы в выборе тем для изложения и авторский подход зависели от конкретных руководителей маленького коллектива. У нас, например, в отличие от того, о чем рассказывали некоторые коллеги-гуманитарии, работавшие в других странах, никто не контролировал лекции. Исключение составлял контроль над совершенствованием владения языком. Воспользовавшись практически полной свободой, я составил собственную программу курса, уделив большое внимание истории христианства в контексте эволюции его идеологии.
Французы читали преимущественно юридические и конкретные экономические дисциплины (конституционное, международное публичное и частное право, коммерческое право, бухгалтерский учет, статистику, страхование). Они задавали тон, уверенно чувствуя себя в своей бывшей колонии, где государственным языком был французский, все делопроизводство, заседания правительства всех властных органов велись на французском и элита говорила по-французски. Уйдя из Африки, метрополия оставила там своего главного миссионера - язык. Как сказал выдающийся сенегальский поэт и бывший французский министр Леопольд Сенгор, "я не знаю, где во мне заканчивается африканец и начинается француз".
Для советских преподавателей, за немногими исключениями в основном осваивавших язык в зрелом возрасте на десятимесячных курсах Минвуза при Московском институте иностранных языков им. М.Тореза, преподавание в Африке, особенно в первый год, прежде всего, было связано с языковой проблемой. В этом смысле мне было легче, поскольку я занимался историей голлизма и после защиты кандидатской диссертации о французской политике после де Голля стажировался в парижском Институте политических наук. Руководитель (декан) департамента госадминистрации, куда меня приписали, малиец, учившийся и защитивший диссертацию во Франции, высказал свое удовлетворение. Представляя меня генеральному директору школы Амаду Н'Дияю, он не преминул подчеркнуть, что "Mr.Novikov a passe par la Sorbonne" ("Мсье Новиков прошел через Сорбонну"). Декан преувеличил, но тем самым ясно дал понять, как он на самом деле относится к французскому и советскому преподаванию. Правда, другие малийские коллеги, прежде всего экономисты, высоко ценили марксистский подход.
Малийцы вели разные дисциплины. Большинство же из них получили высшее образование и даже защитили диссертации во Франции, и этот багаж составлял методологическую основу их лекций. Немногие преподаватели, что учились в Союзе, очень неплохо владели марксистско-ленинской идеологией. Те и другие в частных разговорах высказывали критические мысли о положении дел в стране, переживали за нищету. На работе малийцы редко говорили на эту тему, вели себя с достоинством и очень дружелюбно. Хотя поведение их было достаточно раскрепощенным и внешне мало чем отличалось от либеральных университетских порядков в Европе. Разумеется, все так выглядело внешне. Военный режим отслеживал "излишне болтающих" преподавателей и наказывал за крамолу. Как-то из школы исчез преподаватель, добродушный весельчак. Через какое-то время он объявился, мы встретились в преподавательской и вместо ответа на вопрос, был ли он в отъезде, малийский коллега молча задрал бубу (Бубу - африканская традиционная мужская одежда - прим. автора) и показал спину в рубцах. Потом он продолжал преподавать как ни в чем ни бывало.
Школа была создана по примеру Парижской ENA. Африканские Национальные административные школы копировали французскую систему подготовки управленческих кадров для госаппарата (чиновники категорий А, В, С), для таможни, министерств.
Для наименее развитых стран "третьего мира", к которым принадлежит Мали, подготовка таких кадров с финансовой стороны сопряжена с неэффективной тратой денег и к тому же после получения диплома сотни студентов были обречены на положение безработных. Но они расширяли просвещенные слои малийского народа, укрепляли его национальную элиту. Студенты поступали без экзамена, представляя необходимые документы о среднем образовании т.д.
Все получали стипендию независимо от оценок, если общий результат был положительным. Главное, чтобы не отчислили. Стипендия составляла 15000 афр. франков. (300 французских франков), что было сопоставимо с зарплатой рабочего. Часть денег студенты посылали родным в деревню, другие помогали родственникам, перебравшимся в столицу из деревень, где засуха обрекала крестьян на полуголодное существование. Большинство студентов ходили в сандалиях на босу ногу и в рубашках навыпуск. Дети из богатых семей коммерсантов одевались в дорогую национальную или европейскую одежду.
Обучение и контроль знаний были организованы по французским стандартам: лекции, практические занятия, защита диплома в конце четвертого года обучения. Экзамены проводились устно и письменно. Кроме того, в обязательном порядке проводился промежуточный контроль знаний, так называемый "постоянный" контроль (control continu). Письменные экзамены отнимали много времени и нервов. Учитывая большое число студентов на первом - втором курсах, на которых в основном вели занятия советские преподаватели, проверка работ выматывала нервы. Приходилось перелопачивать сотни рукописных страниц, разбираясь в иногда не поддающемся "дешифровке" почерке. Поскольку нужно было "отсеивать" на первом курсе до 40-50% неудовлетворительных ответов, приходилось все внимательно читать и мотивированно ставить неудовлетворительную оценку. Высший балл - 20 - практически никто не получал, как и во французских университетах, проходным баллом, по нашему тройка, считалось 10 баллов. В отличие от советской и нынешней российской системы все полученные оценки суммировались, причем по некоторым, важным или профилирующим дисциплинам применялся коэффициент три и два. Сложенная сумма делилась на число дисциплин и таким образом высчитывался средний балл успеваемости. Т.е даже если студент "заваливал" какой-то предмет, но набирал в среднем 10, он переводился на следующий курс.
Для советских преподавателей такая система была нелегкой, их оценки часто были завышенными. В этом сказывалось два фактора. Во-первых, поначалу непривычным было "заваливать" такой большой процент сдающих, за высокую неуспеваемость у нас наказывали. Во-вторых, негативную роль играло недостаточно свободное владение французским языком. Трудно строго спрашивать и аргументировано ставить неуд, когда сам неуверенно себя чувствуешь в диалоге со студентом, слабо подготовленным, но бойким. Прежде всего, это касалось гуманитариев. Когда через два года работы я был назначен руководителем группы преподавателей Минвуза, пришлось давать объяснения по этому поводу министру образования, которому докладывали руководители учебных заведений, где мы работали. Чаще всего такие вопросы решались в рабочем порядке, поскольку зарплату нам выплачивало наше министерство, а малийское правительство частично компенсировало ее, так называемой ставкой возмещения (в то время вначале это было что-то около 15%, а затем 30% зарплаты, не считая расходов на аренду жилья и оплату жилищно-коммунальных услуг). Редко, но случались вопиющие исключения.
Один политэконом приехал, практически не владея языком. Ему, как мог, стал помогать наш преподаватель французского. Вроде бы человеку самому должно было тяжело, его "лекции" стали предметом шуток и веселья среди студентов. Но он вел себя уверенно, как все, стал проводить изрядное время на рынке. Ведь решение о командировании принималось в Союзе на высоком уровне. Дело зашло далеко, по школе поползли слухи, что разъяренный взаимонепониманием советский преподаватель стал срываться и крыть студентов чисто по-русски. Пришлось проводить заседание кафедры, заслушивать командированного на французском языке и вести протокол. На следующий год этот преподаватель уже не приехал. Это был действительно редкий случай, и справедливости ради надо сказать, что Минвуз отладил очень эффективную систему подготовки кадров, направляемых для работы за рубежом. После обучения на десятимесячных курсах при Московском институте иностранных языков им. М.Тореза не знающие язык специалисты осваивали его до уровня рабочего. Те, кто был не в первой командировке, практически не имели языковых проблем в общении со студентами, хотя, разумеется, испытывали некоторые трудности.
На первом году очень важно было понять особенности психологии студентов, восприятия ими материала. Как это не покажется странным для многих людей, не имеющих опыта работы с африканцами, в отличие от действительно удивительных открытий по части способов восприятия мира, черт поведения, я не столкнулся с неожиданностями в самом процессе обучения. Не секрет, что некоторые наши, скажем прямо, расистски настроенные люди рассуждают о том, что де африканцы вряд ли способны освоить науку. Очень скоро я заметил, что есть как бы две категории студентов: те, что приехали из "бруса", т.е. "глубинки", деревень и бог знает, как и где они там учились, получили среднее образование, и тех студентов, кто закончил лицей в столице или в каком-то из немногочисленных малийских городов. В Бамако, например, были и французские частные лицеи. Их выпускников отличал высокий общий культурный уровень, классические знания по истории, философии. Тогда как их сокурсники из бедных семей просто не владели французским языком. Вспоминаю одного парня, написавшего в качестве ответа на вопрос о политической философии Макиавелли талантливое эссе. Один студент поставил меня в тупик вопросом: "В чем состояла суть дискуссии между Бухариным и Преображенским?" Спросите нашего историка, не специализирующегося по советскому марксизму, я уж не говорю про студентов, что вам ответят? Такой вопрос студента-малийца шокировал. С другой стороны, многие вопросы, на первый взгляд могли свидетельствовать об отсутствии элементарных познаний, в особенности, когда речь шла о СССР. К примеру, студенты спрашивали, есть ли ислам в Советском Союзе, живут ли в Сибири эскимосы и на каком языке говорят у нас нерусские. Но вообще говоря, подобные вопросы до того, как началась перестройка, да и сейчас, нередко задавали и на Западе. И свидетельствовали они о том, что СССР, Россия все же представлялись чем-то отдаленным от западной цивилизации, ее истории, культуры, которые доминировали в сознании интеллектуальной элиты бывших африканских колоний. Наиболее отличительная черта мировоззрения малийских студентов проявлялась в его религиозном характере. Причем мусульманская и христианская вера причудливо сочетались с традиционными анимистскими воззрениями. Как мне показалось, влияние традиционно африканских культов укоренилось гораздо сильнее в сознании малийцев, чем это можно представить, знакомясь с официальной статистикой религиозных верований. В любом случае атеизм воспринимался подавляющим большинством студентов каким-то аномальным явлением, чем-то вроде болезни, заблуждением, за которое должна последовать кара. Один студент убеждал меня в том, что морская трагедия, когда у Новороссийска столкнулись два судна и утонули пассажиры - это наказание за безбожие в СССР, другой то же самое говорил о чернобыльской катастрофе.